О НЕКОТОРЫХ ФЕОДАЛЬНЫХ
ГРАМОТАХ, СВЯЗАННЫХ С БОБРУЙСКОМ XVI и XVII СТОЛЕТИЙ История оказалась
беспощадна к древнему городу над Березиной: феодальный белорусский Бобруйск
был до основания разрушен в 1810-м году. Поэтому никаких сведений о
нем по археологическим данным, путем изучения древних построек и другими
подобными способами получить нельзя (171). Осталось также очень мало
изображений стародавнего Бобруйска, а к тем, какие существуют, доступ
весьма затруднен/ Поэтому - как для восстановления картины внешнего
вида города, так и для выяснения важных событий его истории, для реконструкции
жизни и быта городского населения в те отдаленные времена - источниками
сведений являются старинные грамоты, большинство которых - законодательные
акты, документы хозяйственной деятельности, и т.д. Одна из сравнительно
ранних грамот, написанная на старобеларуском языке, - письмо короля
Стефана Батория князю Юрию II Юрьевичу Олельковичу Слуцкому (таково
его полное имя-титул) о передаче прикоморка Минской таможенной коморы
в ведение земского подскарбия Вел.Кн.Лит. Лаврина Войны (172). В этом
послании король Стефан Баторий, обращаясь к своему адресату, пишет,
что Лаврин Война, земский подскарбий, Пинский староста, Олитский и Квасовский
господин, зарекомендовал себя хорошо, повсюду исправно взимая пошлины
в пользу королевской казны, и король рекомендует его теперь в прикоморок
Бобруйский. Юрий II Юрьевич ведал тогда делами Минской коморы (то есть,
таможни), к которой относился Бобруйский прикоморок, и король пишет
ему, что бобруйский урядник, как стало известно, не только не взимал
пошлин согласно установленным новым тарифам (изменения в сборе пошлины,
как становится известно из той же грамоты, были введены еще Зигмунтом
Августом), но не взимал их также и по-старому, "справу мытную собе своволне
привлашчаючы" (то есть, своевольно присваивая себе полномочия взимать
таможенные пошлины, как сам полагает, при этом, очевидно, не делясь
с королевской казной). Королевская власть, - пишет Стефан Баторий дальше,
- не может обращаться с самоуправцами "з ласкою нашою господарскою",
и приказывает: довести до сведения подданных, что Бобруйский "прикоморок
мытный", относящийся "до коморы меньское", передать в ведение "пана
подскарбего земского", осуществить бесперебойное взимание пошлин по
старому и новому уставу со всех купеческих товаров, а тех купцов, которые
бы не заплатили пошлин, прорываясь силой через таможенные заставы, либо
тайно проезжая мимо без оплаты, привлекать к ответственности, конфисковывать
их товар, строго следить за неукоснительным соблюдением (выполнением)
этого приказа - и "не уступовати" чиновникам в строгом спросе с них
за исполнение таможенных функций. Подписан этот документ так: "Писан
у Вроцлавку лета божего нароженя 1577 месяца апреля 14 дня. Подпис рук
господарское". Этому письму Стефана Батория предшествовала грамота короля
Зигмунта, дополненная постановлениями первого; она была написана в 1511
году, 2 октября (173). В ней Зигмунт констатирует неоднократное поступление
жалоб из разных городов, в числе которых и Бобруйск, в которых изложены
мытарства и лишения горожан, причем, не в связи с военным временем (не
только в связи с войной), но в результате издевательства чиновников,
находящихся на королевской службе; подданные пишут, что, проходя через
их волости с войском, их разоряют и грабят, а больше всего достается
народу от королевских писарей. В связи с жалобами принимается решение
об изменении порядка поборов в казну. Ровно через сто лет после написания
грамоты короля Зигмунта перед верховной властью стояли те же самые проблемы,
одной из центральных среди которых дилемма - как достичь равновесия
между интересами большинства, и потребностями тех, кто управляет. Это
хорошо отражено в грамоте короля Зигмунта Третьего Бобруйскому старосте
Петру Тризне от 19 августа 1611 года (174). В общем - косвенно - те
же проблемы отражены и в письме Зигмунта Третьего к "панам владельцам"
(175). К середине XVI века налоги были не только строго регламентированы,
конкретизированы - что позволило восстановить разоренное военными действиями
сельское хозяйство приграничных областей, - но и более четко распределены,
"раскинуты" между различными видами хозяйственной, социальной, правовой
и общественной деятельности. Налоги были более или менее одинаковыми
во всех областях государства, но по тем или иным причинам могли в чем-то
отличаться, что устанавливалось направленными в данную местность королевскими
ревизорами. В одном из писем Яна Третьего В Янове приводится грамота
королевы Цецилии Ренаты, а в последней - ревизорская устава с выпиской
и закреплением повинностей и платежей 1560 - 1584 годов, которая имеет
для истории Бобруйска весьма важное значение (176). Эта устава 1560
года королевских ревизоров: маршала и слонимского старосты Гжегожа Воловича
и Николая Нарушевича, Марковского и Мядельского князя, выписанная из
казначейских реестров в 1584 году в Вильно минским каштелляном Григорием
Воловичем. Устава освобождает мещан и других городских подданных от
всех работ и повинностей, кроме двух "страж" в Бобруйском замке, и ремонтных
работ (в замке) "по мере необходимости", а также закрепляет обязанность
ремонтировать стены и ворота как подданными стороны Виленской, так и
Трокской. Тут установлено, что налоги взимаются в период от Михала до
Мартина по католическому календарю. Из той же грамоты мы узнаем, что
бобруйская стража должна пребывать в Речице или в Мозыре, а на стражу
и призыв бобруйские мещане должны отправлять в замок по 1 чел. понедельно
в соответствии с установленным порядком, а, если замковый страж будет
призван куда-либо для других нужд, заменять его кем-то другим. Устава
освобождает как мещан, так и волощан от оброка дровами. Размеры налогов
в ней определены следующие (можем сравнить с Бобруйской Уставой (волочной
померой): С земель, засеянных рыночной сельзхоз. продукцией, с 23-х
прентов (пренты - то же самое, что и пруты, приблизительно 4,5 м): от
каждого прента по 7,5 пенязя, от локтя - по белому пенязю. С 348 с половиной
прентов зерновых (кроме незасеянных - ?) - по 2,5 пенязя с каждого прента.
С 81-й меры городской пашни: с каждой меры по 14 грошей, и 2 литовских,
с морговой меры (морг - приблизительно - 56 аров) сеножатей, из расчета
162-х участков: с каждой меры по 1 грошу. С 510 ненавозных садовых полезных:
по 1 пенязю. С 15-ти городских усадеб и мер морговых среднего грунта:
с каждой меры по 2 гроша и 2 пенязя. С 233-х мер плохого грунта: с каждой
меры по грошу и 8 пенязей. Чинш при так называемой "службе полной" ограничен:
"за жито 9 грошей, за овес - 6 грошей, в то время как из тех усадебных
участков за то овес и за то жито повинностей некоторых никому не должны".
На замковую стражу и от мещан, и от волощан - с каждого "дыму" - по
6 пенязей. Юридические налоги: С вины, битой судом, полтина грошей;
этот налог делился пополам - и шел половина-наполовину в королевскую
казну и местным властям (взимался с проигравшей стороны). Самый большой
из судебных налогов (по Городскому Статусу) - 12 грошей: с того, "кто
кого примиряет", если обжаловано. "Всякий иной налог" - 10 грошей, из
каких 2 трети - в королевскую казну, и одна треть - местным властям.
От суда - на власти "от рубля по 5 грошей, то есть, от 10 грошей пол
гроша". За визу - 2 гроша ("если не выезжать из города, а, если выезжать,
то плата помильная"). Урядному дьяку, "как за запись, так за выпись"
(то есть, как за регистрацию, так и за справку) - 1 грош. Священнику
за выдачу Евангелия для присяги (в суде) - 1 грош; если не присягнут
- пол гроша. Налог на дарственные и завещания от оплаты прентов сельскохозяйственных
угодий - с каждого дома по 2 пенязя, а с сада - по 1 пенязю. Куничный
сбор от свадьбы с каждой невесты, выходившей замуж в чужую волость -
по 12 грошей, из которых на власти 9, и на войта - 2. Устава освобождает
мещан от гужевой повинности, приказывает "неводов не тянуть, язов не
убивать". С одного морга сеножати - по 1 пенязю. О злоупотреблениях
властей, о которых сказано в этой грамоте с обещанием прекратить их,
мы уже упоминали в нашей работе, со ссылкой на эту грамоту (стр. 16).
* * * Эта ревизорская устава бесценна в глазах исследователя истории
Бобруйска. Она дает не только целый ряд важных сведений, но и представление
о быте, законах, традициях, обычаях, о хозяйственной деятельности, -
словом, о повседневной жизни людей, населявших феодальный Бобруйск,
дает представление о взаимоотношениях населения с властями, и, вообще
- о системе государственных отношений, сложившихся в такой провинции
Речи Посполитой, как Бобруйское староство, косвенно отражает даже внешний
облик города, утопавшего в садах, с огородами и пашнями за домами, со
строениями конюшен, амбаров, бань, пивоварен, и других хозяйственных
построек вокруг каждого дома. Мы узнаем, какую важную роль играл замок
с находящейся в нем резиденцией государственных властей, узнаем о повинностях-обязанностях
по отношению к замку, включавших ремонтные работы, денежный налог на
замковые нужды, несение караульной службы, и другие повинности. (Есть
мнение, что с течением времени замок будет играть все меньшую роль в
жизни города). Устава является важным источником сведений об экономических
отношениях, о финансово-экономической ситуации в городе. Характерно,
что в Бобруйске судебные налоги были относительно высоки: с вины от
рубля 10 грошей, дьяку за запись - 1 грош. Сравнительный анализ судебных
платежей в разных частях Беларуси мог бы, на наш взгляд, привести к
определенным выводам. Устава является свидетельством бесчинства и злоупотребления
властей, но, вместе с тем, подтверждает наши замечания о специфичности
и относительной мягкости общественно-социальных условий в Вел.Кн.Лит.
по сравнению с жуткими кошмарами репрессий, издевательств, поразительного
беззакония и звериной жестокости в других государствах того времени.
У соседей княжества в те времена абсолютно фантастичны были бы разговоры
об укреплении прав граждан, о борьбе со злоупотреблениями, не говоря
уже хоть о какой-то законности. Одним из основных юридических положений
в Речи Посполитой было нечто подобное прецеденту в праве некоторых стран,
к примеру, современной Великобритании. Подкрепление справедливости того
или иного положения часто основывалось на давности традиций (хотя во
многих случаях это была лишь форма, словесная формулировка), на уже
на уже имевших (имевшем) место случаях подобного решения в практике
судов страны. Наконец, юридические и прочие акты-уставы, несмотря на
то, что написаны сухим официальным языком, отражают в некоторой степени
индивидуальность писавшего или писавших их. Конечно, не всегда ясно,
кто именно составлял тот или иной документ, под чью именно диктовку
он писался, если вообще писался под диктовку подписывающего документ
лица, а, может быть, просто при его согласии кем-то другим. Несмотря
на это, письма Цецилии Ренаты, посылаемые в Бобруйское староство, отражают
холодный и расчетливый ум, чистую, "космическую" логичность, при выхолощенности
каких бы то ни было эмоций, грамота короля Яна III 1682 года - это автограф
крайне озабоченного, даже скорбящего человека, разлившего на страницах
документа свою ироническую, но мягкую печаль, снисходительного к стремлениям
и житейским, мелочным для него, запросам подданных своего приграничного
городка, но воспринимающего их с иронией, даже с усмешкой; цитированная
нами выше ревизорская устава 1560 года написана слогом, призванным устрашить
простых людей (а, возможно, и мелких чиновников), ввести в трепет, даже
если в ней описываются весьма благоприятные для горожан решения; все,
что известно нам из написанного бобруйским старостой Петром Тризной
(а мы предполагаем, что свои "листы" он либо писал сам, либо сам надиктовывал
их), изобличает человека с хозяйственной хваткой, с хитрецой, простого
в обращении, весельчака, не чуждого, очевидно, житейским утехам, и снисходительного
к чужим слабостям и интересам простолюдинов, в его листах к горожанам
нет шляхетского чванства, но зато чувствуется простое и житейски лукавое
отношение к людям, а язык грамот Тризны легко понятен и логичен. Для
нас имеет большое значение одна из грамот Тризны начального периода
его управления городом. Читая ее, чувствуешь, что она написана в период
каких-то крупных перемен в старостве, хотя не сразу можно сделать вывод
об истинных размерах этих перемен. Грамота эта была написана Тризной
5 июля 1614 года, и обращена к бобруйским мещанам. Язык грамоты настолько
своеобразный и отличный от других документов того времени, написанных
в Вел.Кн.Лит., что мы не смогли удержаться от соблазна привести отрывок
из этой грамоты в нашем переводе с польского (177): "Этим моим письмом
довожу до сведения, что приходили ко мне мещане державы моей Бобруйской:
войт городской Ян Миколаевич, Михайло Пархомович, Пархом Пачинский и
немало других мещан, которые от своего имени и от имени других бобруйских
граждан просили и требовали от меня, чтобы я их оставил в согласии с
давними обычаями, законами и правами. А прежде всего считают они своей
обидой то, что некоторые деревни Бобруйской волости, прилегающие к городу,
не дают им свободного доступа в леса, в которых они с давних пор имели
право беспрепятственно рубить деревья на строительство и на дрова -
на две мили за рекой Березиной, а с этой стороны реки вверх по Березине
до реки Волчны, а вниз до реки Продзвихны...." Далее Петр Тризна пишет,
что горожане ему показали подлинную грамоту от 4 марта 1561 года Зигмунта-Августа,
подтвержденную Владиславым IV, с разрешением рубить деревья на строительство
и на дрова. Петр Тризна подтвердил права мещан на доступ в леса, а также
разрешил ловлю рыбы на реке Березине и выпас рогатого скота и коней
на так называемом "острове" Влосе и в окрестностях прилегающих сел Плоскищи,
Столпищи, Демидовичи, Горбацевичи, Побоковичи и Панюшковичи. Рыбную
ловлю, согласно грамоте старосты, постановили разрешить король и маршал,
староста Слонимский, ревизор Григорий Волович вместе с Николаем Нарушевичем.
Он подтвердил еще одну грамоту с разрешением бобруйским мещанам изготавливать
напитки от 8 января 1591 года минского старосты Дмитрия Сконима Тышкевича,
присовокупляя к ней разрешение продавать напитки. Он разрешает два православных
празднества на 3 дня - на св. Николая и на св. Юрия. Той же грамотой
он запрещает сельским купчишкам разъезжать по волости и торговать в
других волостях, а также запрещает другим лицам у них покупать и продавать
им товары для коммерции, а привелегию торговли дает исключительно мещанам,
чего те и добивались. Как явствует из этого документа, в начале XVII
века были закреплены многие привелегии, дававшиеся Бобруйску до того,
но нередко нарушаемые и затираемые впоследствии. Сравнивая грамоту Петра
Тризны с подобными грамотами, дававшимися в прошлом как самому Бобруйску,
так и другим белорусским городам, нельзя не заметить, что благоприятные
для бобруйчан пункты грамоты бобруйского старосты были в значительной
мере следствием благорасположения (личного) Тризны; не случайно один
из королевских писарей в позже писанном документе (178) говорит, что
Петр Тризна управлял бобруйскими мещанами "по-отечески"; это необычное
для делового документа признание отражает степень нетривиального подхода
старосты к своим подданным. Легко предположить, что дарование особых
привелегий бобруйским мещанам, помимо благорасположения, подкреплялось
личной выгодой: например, налогообложение крупных городских купцов,
а, тем более, проходившей через город торговли, было проще и эффективней
наладить, чем налогообложение бесчисленного множества скрытно действовавших
мелких купчишек, благополучие которых зависело от того, смогут ли они
укрыться от налогов со своей торговлей, тогда как крупные купцы, оперировавшие
большими суммами, могли безболезненно отдавать часть своего дохода на
налоги, к тому же больше нуждаясь в открытости своей торговли, чем мелкие
купцы. Именно из письма бобруйского старосты мы узнаем также, что в
Бобруйске, кроме православного братства св. Николая, существовало еще
и православное братство св. Юрия. Эти братства были одновременно и благотворительными
организациями, учреждали празднества и администрировали их проведение.
Из той же грамоты мы узнаем, что ранее, в 1604 году, Петр Тризна выпустил
указ о разрешении бобруйским купцам торговать за пределами Бобруйского
староства. Одним из уникальных свидетельств той эпохи, представляющих
интерес для изучения истории Бобруйска, является завещание бобруйского
старосты Петра Тризны (179). Он завещает похоронить его как можно скромнее,
с участием духовенства и бедняков, в склепе бобруйской католической
церкви (каменного "костела"), рядом с гробом его жены, называемой им
"любимой", Софии Волович-Тризна. Он изъявляет желание сохранить этот
костел, основанный его родителями для иезуитов, в Бобруйске. Просит,
чтобы тела его брата Стефана Тризны, а также дочурки Урсулы, были перенесены
в тот же костел из старого и были положены "вместе с родителями и нами".
Он завещает на учреждение будущей коллегии иезуитовв Бобруйске свой
наследственный фольварок Занки в Волковыстском повете, который был "давно"
(более точной даты не указывает) заложен родителями Тризны иезуитам
с погашением чинша 3000 злотых, которые распоряжается возвратить иезуитам
из других его сумм. Далее он заботится о том, чтобы фольварок перешел
в "собственность отцов иезуитов" безо всяких долгов. Другой фольварок,
Андреевичи, расположенный также в Волковыстском повете и отданный в
залог некому пану Котовичу, должен быть выкуплен из сумм и вещей Тризны.
Он распоряжается о том, чтобы, если он не выделит при жизни приданого
своей дочери Екатерине, она содержалась бы тогда за счет его имущества
до пострижения в монахини (это, видно, было делом решенным) и поступления
в монастырь св. Бенедикта. Другая его дочь, Тереза, должна находиться
там, где укажут его опекуны, которые должны воспитывать ее до исполнения
ей десяти лет, из сведств имения Полонки, до тех пор, пока другой фольварок,
Андреевичи, не поступит во владение. По достижении десятилетнего возраста
Тереза должна проживать в том же монастыре св. Бенедикта, где и ее сестра
Екатерина. О своих денежных суммах он пишет следующее: "Денежные суммы
мои, а прежде всего, сумму, причитающуюся мне от его милости подканцлера
коронного пана Оссолинского, по долговой записи на королевщине за Баторин,
которую, согласно контракту со мной, поискивает от его милости пана
подканцлера его преподобие ксёндз Петр Поплавский, каноник смоленский,
настоятель брянский, я завещаю на уплату кредиторам, челяди, а остаток
- их милостям иезуитам и дочерям". Далее следует список серебра и драгоценностей,
из которых ларец из чистого золота с камнями и жемчугом был отдан на
алтарь костела св. Станислава Костки, а к нему Тризна прибавляет еще
сто червонных злотых. Он указывает, что документы по делу о споре с
неким паном Халецким о так называемом Задубенецком "Острове", принадлежащем
Бобруйскому староству, с деревнями Овсимовичи, Витлин, Воротин, - находятся
у Романовского и Манчака. Далее Петр Тризна пишет, что 70 бочек высшего
сорта поташа и 40 лаштов золы находятся в ведении пана Николая Непржецкого
(180) - о котором мы уже упоминали - с сыном, и Павла Романовского.
Он просит продать поташ и золу - и от продажи отдать на бобруйский костел
иезуитов 3000 злотых, и далее 2000 злотых. Опекунами назначает в завещании
Николая Тризну, Александра Моссальского, воеводу Минского, а также своего
шурина Александра Воловича. Свидетелями завещания приглашает друзей.
Завещание написано в Вильно 21 апреля 1639 года. Этот документ дает
нам в руки несколько важных сведений. Во-первых, что касается Петра
Тризны лично: обращает на себя внимание то, что в его завещании нет
ни единственного упоминания о его второй второй жене, Анне Моссальской.
Не будем гадать о причинах. Сам по себе этот факт достаточно красноречив.
Тем не менее, назначение вторым опекуном его несовершеннолетних детей
Александра Моссальского, родственника Анны, также достаточно красноречиво.
Это позволяет сделать окончательный вывод о том, что Анна Моссальская,
по-видимому (у нас нет точных сведений) умерла раньше своего мужа. Таким
образом, у Петра Тризны не оставалось никаких прямых (жена и дети) совершеннолетних
наследников, и это проливает некоторый свет на то, на какой юридической
основе Бобруйское староство могло быть передано королем Владиславом
Четвертым королеве Цецилии Ренате. Вспомним и о том, что Петр Тризна
и Анна Моссальская получили право пожизненно владеть староством, а это
значит, что в 1939 году Анны Моссальской уже не было в живых. Первым
опекуном Петр Тризна назначил своего брата, Николая Тризну, другим -
родственника второй жены, Александра Моссальского, который был одновременно
родственником его первой жены, и, таким образом, связан родством с третьим
опекуном, шурином Тризны по первой жене, Александром Воловичем. Еще
одним важным фактом является то, что католический костел иезуитов, носящий
имя св. Станислава Костки, был основан в Бобруйске родителями Петра
Тризны. Это позволяет уточнить дату основания этого костёла: не ранее
середины XVI века, может быть, чуть позже. Существенным обстоятельством
является также и то, что Бобуйском была связана еще жизнь и деятельность
родителей Тризны, то есть, он представляет уже не первое поколение связанной
с Бобруйском семьи. Еще одно важное указание - что а Бобруйске вместе
с церковью ("костелом") иезуитов существовал ещё один, "старый", костел
(фраза "в тот же костёл из старого" оставляет сомнения, что оба находятся
в одном городе). Известны даты постройки в Бобруйске двух костелов:
1615 и 1620 год (181). Мы предполагали, что костел 1615 года построен
родителями Петра Тризны, при этом известно, что он был иезуитским, так
что он и был костелом св. Станислава Костки. В таком случае, в городе
были три больших каменных католических церкви: "старый" иезуитский костел,
построенный родителями Петра Тризны, фарный иезуитский (предположительно
- он же костел Станислава Костки), и новейший, собор Петра и Павла,
построенный самим Тризной. Существовавшая в Бобруйске долгие годы иезуитская
коллегия, как видно из завещания, 6ыла основана на средства Петра Тризны,
из стоимости имения Занки. Другие, пока не упомянутые нами, важные грамоты:
грамота Зигмунта II Августа Бобруйскому староству - об изменении порядка
налогообложения, его же грамота от 4 марта 1565 г., грамота 1566 г.
бобруйского старосты Яна Бояновского о правах мещан пользоваться лесами
и выгонами для скота, уже упомянутые нами грамоты: одна 1611 года -
о споре мещан о иезуитами о выгоне - подтверждающая права мещан, ругая
- грамота комиссии, разбиравшей конфликт мещан со старостой-1614 года
(182). Все эти грамоты позволяют нам составить довольно четкую и правильную
картину забот, проблем и интересов людей того времени в вопросах повседневной
жизни, многое говорят об их быте, хозяйственной деятельности, материальных
ценностях и социальном неравенстве, о занятиях людей и об их жизненном
укладе. Но мы -увы! - не можем "увидеть" их чувств, их духовных стремлений
и порывов, ведь книги, картины, архитектура, даже сам город - то есть,
все, что передает человеческие чувства, было уничтожено при присоединении
Бобруйска к России. Остается лишь то, что укрыто в деловом стиле грамот
и уставов. Нам не известно, какая музыка создавалась в Бобруйске времен
Речи Посполитой, какие (модные тогда на Беларуси мемуары) писались тут,
какие художники творили тут, были ли среди них крупные мастера. Имеются
косвенные указания на существование в интерьере костела св. Станислава
Костки скульптуры (183), на некую каменную статую в центре города (184),
- (в неопубликованных работах некоторых белорусских историков пишется
про выстроенный Петром Тризной собор Петра и Павла, о том, что в нем,
якобы, было богатое убранство: лепка, расписные стены и потолки, витражи
в окнах, резьба по дереву с позолотой, скульптура, и т.п. - в доказательство
"расточительности и поборов"), - на картины в некоторых домах Бобруйска
(186), на богатую отделку некоторых общественных зданий. Но 1810 год
зачеркнул все это одним безумно простым росчерком имперско-бюрократического
пера, и в один момент все творческое наследие этого города, и даже он
сам - все превратилось в прах....
